До Какого Времени Просуществовало В России Летописание
Патриаршество в России возникло в конце xvi века и просуществовало. Точное местное время в г. Который сейчас час в Москва, Россия - часовой пояс, летнее. Четыре проблемы, которые должен решить человек, изучающий летописный текст. Если же во взимаемых податях присутствовала и денежная компонента, то, значит, на Руси, причем еще до призвания Рюрика, существовало обращение монет. А это два совершенно разных типа развития экономики,. Главный письменный источник по истории России. Что в то время летопись.
Тест по истории России с древнейших времен до конца 18 века (II) (Ответы в конце теста) 1. Как называлась первая русская летопись? А) “Слово о полку Игореве” Б) “Повесть временных лет” Нестора В) “Поучение детям' Владимира Мономаха Г) “Слово о законе и благодати” 2.
Что такое вотчина? А) землевладение дворян Б) землевладение опричников, выдаваемое за заслугу В) землевладение бояр и князей, передаваемое по наследству Г) землевладение воевод 3. Когда началась и закончилась феодальная раздробленность на Руси? А) конец X века-до XII века Б) конец XI века-до середины XIII века В) начало XIII века-40-е годы XVI века Г) 30-е годы XII-конец XV века 4. Кто был первым московским князем? А) Юрий Долгорукий Б) Даниил Александрович В) Иван Калита Г) Дмитрий Донской 5. Патриаршество было установлено в России: А) в 1589 году Б) в 1605 году В) в 1612 году Г) в 1645 году 6.
Какое историческое лицо сыграло значительную роль в период «смутного времени»? А) Малюта Скуратов Б) Александр Меньшиков В) Козьма Минин Г) Ермак Тимофеевич 7. Какая черта характерна для абсолютной монархии, существовавшей в России в XVIII веке?
А) неограниченная власть монарха Б) самостоятельность местной власти В) четкое распределение государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную Г) большая роль патриарха в государственном управлении 8. Зарождение “политики просвещенного абсолютизма” в России связывают с эпохой управления: А) Петра I Б) Елизаветы Петровны В) Екатерины II Г) Александра I 9.
В Древней Руси налог в пользу церкви назывался: А) десятина Б) урок В) подушная подать Г) пожилое 10. Крещение Руси состоялось в А) VIII в Б) X в В) XI в Г) XIII в 11. Какой город не имел своей княжеской династии? А) Владимир Б) Чернигов В) Новгород Г) Переславль 12.
На смену Киевской Руси пришла форма политического устройства, называемая: А) Централизованное государство Б) Феодальная республика В) Московская Русь Г) Феодальная раздробленность 13. Основной идеей внутренней политики Екатерины II было: А) абсолютистский бюрократизм Б) сословная монархия В) просвещенный абсолютизм Г) конституционная монархия 14. Андрей Рублев писал А) портреты Б) иконы В) пейзажи русской природы Г) батальные сцены 15. Как называлась дань, которая собиралась с русских земель для Орды? А) выход Б) ясак В) оброк Г) закуп 16. Крестьянская война под предводительсвом Емельяна Пугачева происходила А) в 1670-1672 гг. Б) в 1801-1803 гг.
В) в 1758-1760 гг. Г) в 1773-1775 гг. Результатом Ливонской войны для Русского государства стало: А) получение выхода к побережью Балтийского моря Б) потеря Пскова, Новгорода и части северо-западных земель В) присоединение восточной Белоруссии и Украины Г) потеря Ивангорода, южного побережья Балтики и выхода к морю 18. Как звали купца, которому приписывают авторство «Хождения за три моря» 19. Избрание Михаила Романова на царство произошло в А) 1650 году Б) 1585 году В) 1613 году Г) 1495 году 20. Декларация о «Вооруженном нейтралитете», принятая в 1780 году, была направлена на ограничение политики А) Франции Б) Англии В) Пруссии Г) Швеции 21. В каком веке создает свои исторические труды В.Н.татищев?
В каком веке Россия стала крупной морской державой? А) 15 веке Б) 16 веке В) 17 веке Г) 18 веке 23. Какие древнерусские князья были причислены к лику святых за отказ проливать братскую кровь в междоусобных войнах?
А) Ярослав и Святополк Б) Борис и Олег В) Владимир и Ярослав Г) Борис и Глеб 24. Кто основал опричнину? Поставьте соответствие имени и прозвища: 1) Потемкин А) Италийский 2) Суворов Б) Задунайский 3) Румянцев В) Таврический 4) Орлов Г) Чесменский Ответы: № вопроса Ответы № вопроса Ответы 1 Б 14 Б 2 В 15 А 3 Г 16 Г 4 А 17 Г 5 А 18 Афанасий Никитин 6 В 19 В 7 А 20 Б 8 В 21 в 18 веке 9 А 22 Г 10 Б 23 Г 11 В 24 Иван Грозный 12 Г 25 ВАБГ 13 В.
Лаврентьевский список 'Повести временных лет' По всем признакам эти два произведения, исполненные высоких достоинств, доставили Нестору уважение современников и прочную память в потомстве. Может быть, он написал и еще что-либо, до нас не дошедшее. Во всяком случае, его авторскою славою преимущественно можно объяснить то обстоятельство, что впоследствии с его именем стали связывать такой важный памятник древнерусской словесности, как начальная Русская летопись; хотя она ему не принадлежала. Наши летописи возникли при непосредственном участии самих русских князей. Известно, что уже сын первого христианского князя в Киеве, Ярослав, отличался любовью к просвещению книжному, собирал около себя переводчиков и писцов; заставлял переводить с греческого или переписывать уже готовые славяно-болгарские переводы. Тут надобно разуметь переводы Св.
Писания, творения Отцов Церкви, а также византийские хронографы. Об усердии Ярослава к успехам словесности русской свидетельствует и покровительство, оказанное им такому даровитому писателю, как Иларион, его волею возвышенный в сан митрополита. У нас повторилось то же явление, как в Дунайской Болгарии: Борис крестился со всею Болгарскою землею; а при сыне его, книголюбце Симеоне, началось уже процветание болгарской книжной словесности. Сыновья Ярослава продолжали дело отца. По крайней мере известно, что Святослав Ярославич имел у себя уже значительное книгохранилище, от которого дошел известный под его именем Сборник. Дьяк Иоанн, переписавший этот сборник с болгарской рукописи для Святослава Ярославича, заметил об этом князе в своем послесловии, что он 'божественными книгами исполнил свои полати'. Князьям подражали и некоторые их бояре.
От той же эпохи сохранился у нас список Евангелия, известный под именем 'Остромирова'. Он был написан по заказу Остромира, бывшего родственником великому князю Изяславу Ярославичу и его посадником в Новгороде, как о том заметил в послесловии сам списатель, какой-то дьякон Григорий. Особенно прилежавшим книжному просвещению является внук Ярослава Владимир Мономах, который и сам был автором. До нас дошли два его произведения: красноречивое письмо к Олегу Святославичу по поводу своего сына Изяслава, павшего в бою, и знаменитое 'Поучение', обращенное к детям. Если бы оба эти произведения и были написаны с помощью кого-либо из близких ему духовных лиц, во всяком случае значительная доля творчества, несомненно, принадлежит здесь самому князю. Участие Владимира Мономаха в деле русской словесности яснее всего подтверждается тем, что именно во время его киевского княжения и, конечно, не без его содействия был составлен наш первый летописный свод.
Нет сомнения, что начатки летописного дела на Руси относятся ко времени более раннему и, по всей вероятности, к эпохе книголюбца Ярослава. Краткие заметки о важных событиях военных, о рождении, о смерти князей, о построении важнейших храмов, о солнечных затмениях, о голоде, море и т.п. Могли быть заносимы в так наз. Пасхальные таблицы.
Из этих таблиц развились летописи на Западе; так было и у нас. Пасхальные таблицы перешли к нам, конечно, из Византии с их летосчислением по индиктам, с солнечным кругом и т.п. Упомянутые заметки, как и в Западной Европе, вели у нас грамотные монахи при главных епископских храмах или в тишине монастырских келий. С развитием грамоты сама собою явилась на Руси потребность объяснить, откуда взялись русские князья старые, и увековечить дела князей современных: явилась потребность в исторической словесности. Переводные византийские хронографы, или обозрения всемирной истории, послужили ближайшими образцами для нашей летописи.
Такая летопись естественно должна была явиться в средоточии Русской земли, вблизи главного русского князя, т.е. В стольном Киеве.
В нескольких верстах от столицы, далее за Печерскою обителью, на крутом берегу Днепра находился Михайловский монастырь Выдубецкий, которому особенно покровительствовал великий князь Всеволод Ярославич, отец Мономаха. Между прочим, он построил здесь каменный храм св. После Всеволода этот монастырь пользовался особым уважением и покровительством со стороны его потомства.
Когда Владимир Мономах утвердился на Киевском столе, игуменом Выдубецкого монастыря был Сильвестр. Ему-то и принадлежит начало наших летописных сводов, или так наз. Повесть временных лет, которая взяла на себя задачу рассказать, 'откуда пошел Русский народ, кто в Киеве сперва княжил и как установилась Русская земля'. Автор 'Повести', очевидно, владел навыком в книжном деле и замечательным дарованием. В основу своего труда он положил византийского хронографа Георгия Амартола, жившего в IX веке, и его продолжателей, имея под рукою славяно-болгарский перевод этого хронографа.
Отсюда Сильвестр, между прочим, заимствовал описание разных народов и языков, населивших землю после Потопа и столпотворения Вавилонского. Отсюда же он взял известие о первом нападении Руси на Царьград в 860 году и о нападении Игоря в 941. Повесть нередко украшается текстами и большими выписками из Св. Писания, из сборников ветхозаветных сказаний (т.е.
Из Палеи), из некоторых церковных писателей греческих (напр., Мефодия Патарского и Михаила Синкела) и писателей русских (напр., Феодосия Печерского), а также из сочинений славяноболгарских (напр., из Жития Кирилла и Мефодия), что свидетельствует о довольно обширной начитанности автора и его подготовке к своему делу. Рассказы о первых временах наполнены легендами и баснями, как это бывает в начальной истории всякого народа; но чем ближе к своему времени, тем 'Повесть' становится полнее, достовернее, обстоятельнее. Достоверность ее, конечно, усиливается со времени окончательного водворения христианства в Киевской земле, особенно со времен Ярослава, когда грамота стала развиваться на Руси и когда начались упомянутые выше заметки при Пасхальных таблицах. Следы этих таблиц видны в том, что летописец, рассказывая события по годам, обозначает и такие годы, происшествия которых ему остались неизвестны или в которые ничего замечательного не случилось. Для XI века ему служили еще воспоминания старых людей.
Сильвестр сам указывает на одного из таких стариков, именно на киевского боярина Яна Вышатича, того самого, который был другом Феодосия Печерского и скончался в 1106 г. Девяноста лет от роду. Приводя известие о его кончине, сочинитель 'Повести' замечает: 'Многое слышанное от него я внес в эту летопись'. История второй половины XI века и начала XII совершалась на глазах самого автора. Его добросовестное отношение к своему делу видно из того, что рассказы об этом времени он старался собирать из первых рук, т.е.
Расспрашивал по возможности очевидцев и участников. Таковы, например, свидетельства какого-то печерского инока о св. Игумене Феодосии, об открытии и перенесении его мощей из пещеры в храм Успения, повествование какого-то Василия об ослеплении и содержании под стражею Василька Ростиславича, рассказы знатного новгородца Гюраты Роговича о северных краях, помянутого Яна Вышатича и т.п. Владимир Мономах, по всей вероятности, не только поощрял составление этой летописи, но, может быть, и сам помогал автору сообщением сведений и источников.
Этим обстоятельством можно объяснить, например, занесение в летопись его письма к Олегу Святославичу и 'Поучения' своим детям, а также известные договоры с греками Олега, Игоря и Святослава, – договоры, славянские переводы которых хранились, конечно, при Киевском дворе. Возможно также, что не без его ведома и одобрения занесена на первые страницы летописи и известная басня о том, что Русь призвала из-за моря трех варяжских князей для водворения порядка в своей обширной земле. Когда и как впервые была пущена в ход эта басня, конечно, навсегда останется неизвестным; но появление ее во второй половине XI или в первой XII века достаточно объясняется обстоятельствами того времени. В истории нередко встречается наклонность государей выводить свой род от знатных иноземных выходцев, от княжеского племени другой земли, даже от племени незначительного, но почему-либо сделавшегося знаменитым. Этому тщеславному желанию, вероятно, не были чужды и русские князья того времени и, может быть, сам Мономах. Мысль о варяжском происхождении русского княжеского дома весьма естественно могла возникнуть в те времена, когда в Европе еще гремела слава норманнских подвигов и завоеваний; когда целое Английское королевство сделалось добычею норманнских витязей, а в Южной Италии основано ими новое королевство, откуда они громили Византийскую империю; когда на Руси еще живы были воспоминания о тесных связях Владимира и Ярослава с варягами, о храбрых варяжских дружинах, сражавшихся во главе их ополчений.
Наконец такая мысль естественнее всего могла возникнуть при сыновьях и внуках честолюбивой и умной норманнской принцессы Ингигерды, супруги Ярослава. Может быть, эта мысль первоначально явилась не без участия обрусевших сыновей или потомков тех норманнских выходцев, которые действительно нашли свое счастье в России. Пример таких знатных выходцев представляет Шимон, племянник того варяжского князя Якуна, который был союзником Ярослава в войне с Мстиславом Тмутараканским. Изгнанный из отечества своим дядею, Шимон со многими единоземцами прибыл в Россию, вступил в русскую службу и принял православие; впоследствии он сделался первым вельможею Всеволода Ярославича и богатыми приношениями помогал при построении печерского храма Богородицы. А сын его Георгий при Мономахе был наместником в Ростове.
В эпоху летописца еще продолжались дружественные и родственные связи Русского княжеского дома с норманнскими государями. Сам Владимир Мономах имел в первом браке Гиду, дочь английского короля Гарольда; старший сын их Мстислав был женат на Христине, дочери шведского короля Инга Стенкильсона; две внучки Владимира выданы за скандинавских принцев. Когда Сильвестр принялся за свой летописный труд, уже два с половиною века прошло от первого нападения Руси на Константинополь, упомянутого в 'Хронике' Амартола. С этого нападения летописец, собственно, и начинает свою 'Повесть временных лет'. Но, согласно с наивными понятиями и литературными приемами той эпохи, он предпослал этому историческому событию несколько басен, как бы объясняющих предыдущие судьбы Руси.
Между прочим, он рассказывает киевское предание о трех братьях Кии, Щеке и Хориве, княживших когда-то в земле полян и основавших Киев; а рядом с ним поставил сказание, которого первое зерно, по всей вероятности, пришло из Новгорода, – сказание о трех братьях-варягах, призванных из-за моря в Новгородскую землю. Этот домысел, очевидно, еще не был тогда общеизвестным преданием: на него не встречаем намека ни в одном из других произведений русской словесности того времени. Но впоследствии ему особенно. Сказание расширялось и видоизменялось, так что у позднейших составителей летописных сводов уже не Русь и славяне Новгородские призывают к себе варяжских князей, как это было у первого летописца, а славяне, кривичи и чудь призывают варягов – Русь, т.е.
Уже весь великий Русский народ причислен к варягам и является в Россию под видом какой-то пришлой из-за моря княжеской свиты. В таком искажении первоначальной легенды виновны, конечно, невежество и небрежность позднейших списателей Сильвестра. Сильвестр окончил свою 'Повесть' в 1116 году. Владимир Мономах, очевидно, был доволен его трудом: спустя два года он велел поставить его епископом своего наследственного города Переяславля, где Сильвестр и скончался в 1123 году.
Почти в одно время с 'Повестью временных лет' игумена Сильвестра написано произведение другого русского игумена, Даниила, именно: 'Хождение в Иерусалим'. Мы видели что паломничество, или обычай ходить на поклонение святым местам, возник на Руси вслед за водворением христианской религии. Уже в XI веке, когда Палестина находилась под властью турок сельджуков, русские паломники проникали туда и терпели там притеснения наравне с прочими христианскими пилигримами. Число их увеличилось с начала XII века, когда крестоносцы завоевали Святую землю и основали там королевство.
Занятые борьбою с другими турками, т.е. С Половцами, наши князья не участвовали в крестоносных походах; тем не менее русские люди сочувствовали великому движению западных народов против неверных.
Сочувствие это отразилось и в записках Даниила о своем хождении. Он именует себя просто русским игуменом, не называя своего монастыря; судя по некоторым его выражениям, полагают, что он был из Черниговской области. Даниил не один посетил Святую землю; он упоминает о целой дружине русских паломников и некоторых называет по именам. Все его сочинение дышит глубокою верою и благоговением к священным предметам, которые он удостоился видеть. Он с похвалою говорит о короле иерусалимском Балдуине; который оказал внимание русскому игумену и позволил ему поставить на Гробе Господнем кадило за русских князей и за всю Русскую землю. В числе князей, которых имена наш игумен записал для молитвы об их здравии в лавре св. Саввы, где он имел приют, первое место занимают: Святополк – Михаил, Владимир (Мономах) – Василий, Олег – Михаил и Давид Святославичи.
Мы с намерением распространяемся о Несторе и Сильвестре, чтобы воздать должное каждому из этих двух основателей русской историографии и по мере сил способствовать более правильному взгляду на происхождение нашей летописи. Вопрос о начальной Русской летописи занимал многих ученых и имеет обширную литературу. Назову важнейшие труды по этому вопросу: Шлецера Nestor. Этот труд переведен по-русски Языковым.
Тем же трудом вызвано исследование Круга Chronologie der Byzantiner. Строева 'О византийских источниках Нестора' в Трудах Об. (Ему принадлежит честь первому указать на хронику Георгия Амартола, как на главный источник для нашей начальной летописи.) Перевощикова 'О русских летописях и летописателях' в Трудах Рос. Буткова 'Оборона летописи Русской от навета скептиков'.
Кубарева 'Нестор' в Русск. Сборнике 1842. Иванова две статьи о летописях в Ученых Зап. Оболенского 'Супральская летопись'. 1836, а также 'Летопись Переяславля Суздальского' во Временнике Об.
IX и 'О первоначальной Русской летописи'. 1870, с приложением 1875 г.
Беляева 'О Несторовой летописи' в Чт. И еще во Временнике II и V. Поленова 'Библиографический обзор русских летописей'. Казанского статьи о летописях во Времен.
III, X и XIII. Более всех посвятил труда и времени этому вопросу М.П. Погодин, который печатал исследования о нем отдельно и в повременных изданиях, а потом собрал и свел их в своих 'Исследованиях, Замечаниях и лекциях о Русской истории'. В первом томе заключается и его полемика с так наз. Скептическою школою, отвергавшею достоверность древней летописи. Представителями этой школы были: Каченовский 'О баснословных временах Русской истории' в Учен.
№№ 2 и 3., С. Строев 'О мнимой древности Русской летописи'.
1835 и 'О недостоверности древней Русской истории'. 1834 (под псевдонимом Скромненко).
Того же летописного вопроса касались наши историографы Татищев, Карамзин, Полевой и Соловьев при обозрении источников Русской истории и памятников древнерусской Словесности; кроме того, Шевырев в I томе своей 'Истории Русской Словесности' и Костомаров 'Лекции'. Далее замечательны труды: Срезневского в Известиях Акад. III и VIII, Лавровского 'О летописи Якимовской' в Учен. III, и Бестужева-Рюмина 'О составе Русских летописей' в 4 выпуске Летописи занятий Археографической комиссии. Последний труд представляет полный и тщательно составленный свод всех предыдущих работ по этому вопросу. Рассудова 'Несколько слов по вопросу о первых рус. Университетские Известия.
Архангельского 'Первые труды по изучению начальной рус. Сюда же можно отнести Сенигова 'Исследование об истории Татищева'. Известно, что составление 'Повести временных лет' еще в древней России приписывалось киево-печерскому иноку Нестору. Это мнение до недавнего времени оставалось господствующим в нашей историографии; хотя некоторые ученые (напр., Срезневский и Костомаров) уже высказывали сомнение в его справедливости и предположение, что начальная летопись, вероятно, принадлежит не Нестору, а Сильвестру Выдубецкому.
Мы решительно присоединяемся к последнему заключению. Вот главнейшие наши основания: 1.
Нестор сам заявляет о себе в своих произведениях, именно в Житии Бориса и Глеба и в Житии Феодосия Печерского, заявляет согласно с обычаем того времени в предисловии или в послесловии. Но в летописи он нигде себя не называет и нигде этого труда себе не приписывает. В дошедших до нас списках летописных сводов в заглавии большею частию говорится: 'Се повести временных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского', и в одном только Хлебниковском списке, относящемся к XVI веку, стоит: 'Нестора, черноризца Федосьева монастыря'.
Но в древнейшем списке, Лаврентьевском, совсем нет слов о черноризце Печерского монастыря. Очевидно, это прибавка позднейшая, вставленная под влиянием уже сложившегося мнения, что летопись принадлежит Нестору. Повод к такому мнению мог подать инок печерский Поликарп, который называет Нестора летописцем в своем послании к Акиндину и в 'Житии Никиты Затворника'.
Поликарп писал более ста лет спустя после Сильвестра: он или смешал его труд с произведениями Нестора, которого авторская слава была велика особенно между печерскими иноками; или (что вероятнее) назвал последнего летописцем по отношению к Печерскому монастырю, т.е. К его Житию Феодосия, которое есть в то же время начальная летопись этого монастыря. Сличение 'Повести временных лет' с несомненными произведениями Нестора, т.е. С Житием Бориса и Глеба и с Житием Феодосия, ясно указывает, что первая не могла быть написана тем же лицом: ибо между ними встречаются существенные разногласия.
Например, в летописи при рассказе о введении Студийского устава в Печерский монастырь сказано, что Феодосий принимал всякого приходящего; 'к нему же и аз придох худый и недостойный раб, и прият ми лет ми сущю 17 от рождения моего'. Между тем в Житии Феодосия Нестор говорит о себе: 'Прият же бых игуменом Стефаном, я яко же от того острижен быв'. Отсюда ясно, что не Нестор говорит о своем вступлении в монастырь семнадцатилетним юношею при Феодосии; да он сам в Житии не скрывает, что лично не знал игумена и писал о нем по рассказам других.
Разноречие в рассказе об убиении Глеба в летописи и в сочинении Нестора мы уже приводили. (Сказание о Борисе и Глебе позднейшей, не Несторовой, редакции следует в этом случае летописи.) Затем можно указать на другие, более мелкие разногласия, каковы: разные лица, посредством которых Феодосий достал Студийский устав, разница в рассказе о кончине Феодосия, о назначении ему преемника и пр. (Разногласия Нестора с летописью особенно ярко указаны Казанским в Отечест.
Что начальная летопись составлена игуменом Сильвестром, о том он сам свидетельствует по обычаю в конце ее, именно под 1110 годом: 'Игумен Сильвестр святого Михаила написах книги си летописец, надеяся от Бога милость прияти, при князе Володимире, княжащу ему в Киеве, а мне в то время игуменящу у св. Михаила, в 6624 (1116) индикта 9 лета, а иже чтет книги сия, то буди ми в молитвах'. Обыкновенно думали, что Сильвестр был только переписчиком 'Повести' и ее продолжателем.
Несостоятельность такого предположения вытекает из сличения начала 'Повести' с приведенною сейчас припискою Сильвестра. В начале ее есть хронологическая роспись киевских князей от Олега до смерти Святополка-Михаила. Следовательно, 'Повесть' начата после 1113 года, в княжение Мономаха: приписка Сильвестра тоже подтверждает, что он написал свой летописец при Мономахе и закончил труд в 1116 году. Нет и малейшей вероятности предположить, чтобы в этот короткий промежуток времени (1113 – 1116) Нестор в Печерском монастыре составил летопись; а Сильвестр успел достать ее и переписать, да еще выдать за собственное произведение, ни словом не упомянув о Несторе. Сведения, добытые для 'Повести' от весьма разнообразных лиц, между прочим, от знатнейших бояр и самих князей (например, договорные грамоты), и несколько официальный характер летописи указывают, что она принадлежала не простому, смиренному иноку, а игумену, который был вхож в княжий дворец, призывался иногда в княжую думу, участвовал в торжествах, посольствах и вел знакомство и дружбу с важными боярами (каковы, напр., Ян Вышатич и Гюрята Рогович).
Ни на какое подобное знакомство с князьями и боярами нет и помина в упомянутых выше произведениях смиренного Нестора. (Официальный характер летописи доказывал и сам главный защитник ее мнимой принадлежности Нестору М.П. 7.) Что летопись предпринята была игуменом Выдубецкого монастыря и при поощрении самим Мономахом, естественно вытекает из близких отношений этого монастыря к своему благодетелю Всеволоду и его потомству.
И действительно, 'Повесть', после знаменитой Печерской обители, следит за главными событиями Выдубецкого монастыря более чем за каким-либо другим. Особенно хвалебный тон летописи ко всему, касающемуся Владимира Мономаха, а также помещение его письма к Олегу и Поучения детям, несомненно, указывают на личные отношения летописи к этому князю и на покровительство последнего; что подтверждается и последовавшим вскоре после летописного труда назначением Сильвестра епископом в родной Мономаху Переяславль. Рядом с мнением, которое приписывала летопись Нестору, в древней России сохранилось и другое мнение: что начальная летопись принадлежала Сильвестру.
Вместе с тем видим и намек на отношение этого труда к Мономаху; может быть, намек этот подкреплялся. Тогда какими-либо летописными или другими указаниями, до нас не дошедшими. А именно, в Никонов, своде под 1409 г. Читаем: 'И первии наши властодержцы без гнева повелевающи вся добрая и не добрая прилучившаяся написовати, да и прочие на них образцы явлени будут, якоже при Володимире Мономасе оного великаго Сильвестра Выдубецкаго не украшая пищущаго, да хощеши прочти тамо прилежно'.
После вопроса о сочинителе 'Повести' важен вопрос об ее источниках. В этом отношении господствует мнение, что летописец пользовался некоторыми сказаниями и повестями, будто бы написанными еще до него. Внес ли эти сказания сам начальный летописец или они внесены в летопись позднее, о том существуют разные предположения ученых; ибо начальная летопись не дошла до нас в своем первобытном виде, а дошла с сокращениями, вставками и искажениями, которые делали в ней позднейшие списатели и составители сводов. Не отвергая позднейших вставок, нахожу, что мнение как об них, так и о повестях, которыми будто бы пользовался сочинитель летописи, преувеличено.
Например находящийся в ней рассказ об ослеплении Василька считается отдельным сказанием, которое было написано каким-то Василием. Это предположение основывается на словах летописи: 'Василькови же сущю Володимери, и мне ту сущю приела по мя князь Давыд, и рече: Василю, шлю тя, иди к Василькови, тезу своему' и т.д. Здесь рассказчик называет себя Василием. Но действительно ли отсюда следует, что была особая Повесть об ослеплении Василька, написанная каким-то Василием и вставленная в летопись? Полагаю, что нет. Во-первых, рассказ о Васильке тесно слит со всем остальным, и невозможно найти, где начало, где конец этой будто бы вставленной повести.
Во-вторых, если сличим с другими рассказами очевидцев, на которых ссылается Сильвестр, то увидим, что он нередко сохраняет тон рассказчика и говорит от его имени в первом лице. Так, под 1071 годом он передает известие о волхвах, с которыми имел дело Ян Вышатич в Суздальской земле. Очевидно, все это он слышал от самого Яна, хотя и говорит о нем здесь в третьем лице. Но под 1096 г.
Передает рассказ новгородца Гюряты Ротовича о диковинах в Югре и ведет этот рассказ уже в первом лице. Договор с танцором. Не укажи он прямо на разговор свой с Гюрятою, и это известие можно бы почесть такою же вставкою или отдельным письменным сказанием, как и ослепление Василька.
Очевидно – никакой особой писаной повести об этом ослеплении не существовало во время летописца; а последний просто передает некоторые подробности из своих расспросов какого-то Василия, который по поручению Давида Игоревича вел переговоры с Васильком, сидевшим в темнице. Припомним, что Василько Ростиславич после Любецкого съезда, проезжая мимо Киева, остановился у Выдубецкого монастыря и приехал в этот монастырь поклониться Св. Михаилу; здесь и ужинал; после того, не заезжая в Киев, хотел продолжать путь, когда его заманил к себе Святополк. Без сомнения, у Василька были какие-то особенно дружеские связи с Выдубецким монастырем, и отсюда понятно, почему игумен этого монастыря Сильвестр с такими подробностями и таким участием передает бедствие, постигшее князя. Под 1114 годом записан еще рассказ о северных диковинах, начинающийся словами: 'Пришедшю ми в Ладогу, поведша ми Ладожане'. Эти слова не означают непременно, чтобы летописец сам ходил в Ладогу или что это известие есть позднейшая вставка. Летописец, вероятно, и здесь ведет повествование от имени лица, которое ему рассказывало и которое ссылается как на свидетеля на Павла, ладожского посадника; а этот Павел был современник Сильвестра.
В Новгородской Первой летописи под 1128 годом упоминается Мирослав Гюрятинич, которому Мономахов внук Всеволод дал посадничество. Конечно, это сын Гюряты Роговича; следовательно, последний был современником Сильвестра и притом из числа новгородских бояр, наиболее приверженных к Мономаху.
Что касается до видного места, отведенного в 'Повести временныхлет' начальной истории Киево-Печерской обители и деятельности Феодосия, оно объясняется прежде всего великим значением и великою славою, которыми в то время пользовалась эта обитель, и особенно тем сильным, еще живым впечатлением, которое оставил после себя Феодосий. Подробности, сюда относящиеся и приводимые иногда в первом лице, точно так же Могли быть записаны Сильвестром прямо со слов некоторых печерских иноков. Весьма возможно, что подробности эти, по крайней мере отчасти, принадлежат лично самому Сильвестру; ибо ничто не мешает предположить, что игумены и епископы того времени начали свое иноческое поприще именно в Печерской обители. (Симон в послании к Поликарпу говорит, что число таких епископов было более 30; между тем как источники поименно назвали только половину этого числа.) Может быть, к самому Сильвестру относятся известные слова; 'К нему же и аз придох худый. И прият мя лет ми сущю 17'. А также: 'Аз же грешный твой раб и ученик не доумею, чим похвалити добраго твоего жития и воздержания'.
Или; 'Молися за мя, отче честный, избывшему быти от свети неприязнены и от противника врага соблюди мя твоими молитвами'. Вообще деятельность Феодосия в том виде, в каком она сообщена летописью, по некоторым признакам описана лицом, знавшим его лично, одним из его учеников, но описана несколько иначе, чем в Житии, которое принадлежит Нестору. Едва ли нужно предполагать, что в 'Повесть временных лет' вошли места из какой-то еще неизвестной нам летописи Печерского монастыря; все это мог написать сам Сильвестр, отчасти по собственной памяти, отчасти по рассказам других иноков. Точно так же невероятно и предположение некоторых ученых, занимавшихся вопросом о летописи, будто автор ее имел в числе своих источников сочинения Иакова Мниха, именно Житие Владимира и Житие Бориса и Глеба. Мы уже заметили, что эти сочинения несправедливо приписываются тому же Иакову Мниху, который написал Похвалу Владимиру, и что они принадлежат позднейшему времени.
Сходство их в некоторых подробностях с летописью объясняется заимствованиями из последней, а не наоборот. Вопрос о том, до какого года Сильвестр довел свою 'Повесть', также решали гадательно. Помянутая его приписка 1116 года приведена в Лаврентьевском списке под 1110 г. Но отсюда еще нельзя утверждать, что он закончил свою летопись именно 1110 годом. Он, может быть, вел ее до самого 1116 года; а приписка его позднейшими списателями и продолжателями поставлена не на своем месте, подобно Поучению Мономаха, которое встречается в Лаврентьевском списке (где оно только и сохранилось) под 1096 годом, хотя написано, несомненно, позднее. В каком именно году написано это Поучение, неизвестно; судя по некоторым признакам, около 1118 года. Погодин доказывал, что первоначально оно сочинено в 1099 году, а позднее слегка дополнено (Известия 2-го Отд.
Не решая вопроса, думаем, что Сильвестр, по желанию или соизволению Мономаха, мог прибавить Поучение к своей 'Повести временных лет' и после ее окончания. Да и самая эта 'Повесть', вероятно, имела в виду сыновей и внуков великого князя. Что в Лаврентьевском своде приписка Сильвестра могла быть поставлена не на своем месте, доказывает Никоновский свод, где та же приписка, только более распространенная, встречается именно под 1116 годом. Известие о третьем перенесении мощей Бориса и Глеба, записанное под 1115 годом, судя по тону и обстоятельному рассказу (Ипат.
Список), едва ли не принадлежит Сильвестру, который тут же упоминается в числе игуменов, присутствовавших на торжестве. В последнее время вопросом о начальной летописи наиболее занимался академик Шахматов. Кроме помянутых выше, см. Его статьи: 'Исходная точка летосчисления Повести временных лет' и 'Хронология древнейших рус.
Летописных сводов' (Ж. Март и Апрель). Он объясняет ошибку 'Повести' в обозначении начала царствования Михаила III Византийского 852 годом вместо 842-го перенесением сей ошибки из 'Летописца вскоре' патриарха Никифора.
Этот летописец он считает одним из источников 'Повести времен, лет'. А сию повесть считает летописным сводом, составленным во второй половине XI века и дошедшим до нас в двух редакциях. В заседании Общ. Любителей Древ, письменности 1897 г.
31 января он делал сообщение о составе и времени написания 'Повести временных лет'; причем древнейшую часть ее относил к 1118 г., опираясь на Поучение Мономаха, которое, по его мнению, окончено в 1117 г. Также его статью 'Начальный Киевский летописный свод и его источники' в юбилейном сборнике в честь В.Ф. Тут он говорит, что 'Повести врем, лет' предшествовал Начальный летописный свод, и разбирает, откуда что он взял, главным образом из Еллинского летописца, составленного в Болгарии в X веке; причем этот свод был без хронологии. Автором же 'Повести времен, лет' считает игумена Сильвестра. Некоторые замечания г. Истрина на эту статью в Визант.
Соболевского 'Древняя переделка начальной летописи' (Ж. Из апокрифических сказаний, вошедших в начальную Русскую летопись, заслуживает внимания рассказ о посещении апост. Андреем Киева и Новгорода. По сему поводу см.
Сперанского 'Деяния ап. Андрея в славяно-русских списках' (Древн. Истомина 'Из славян, рус. Рукописей об ап.
Андрее' (Вестник Археологии и Истории. С вопросом о начальной Русской летописи тесно связан вопрос о происхождении Русского государства. Сличение всех существующих списков летописи, а также польских хроник, которые пользовались русскими летописями, приводит к следующнему выводу: в 'Повесть временных лет' уже была внесена басня о призвании Варягов; но при этом еще не смешивалась Русь с Варягами. В последнем особенно убеждают меня Длугош и Стрыйковский, которые могли пользоваться списками русской летописи более древними, чем сохранившиеся до нашего времени. (Последние восходят не ранее как ко второй половине XIV века, именно Лаврент. Список.) Мое мнение подтверждается свидетельством краткой хронографии, написанной в Новгороде в конце ХШ века и известной под именем 'Летописца патриарха Никифора' (Рукоп.
Синод, библиотеки под № 132). Здесь сказано: 'придоша Русь, Чудь, Славяне, Кривичи к Варягом, реша' и пр. У Татищева в I томе помещен отрывок из летописи, которую он неосновательно приписывает Иоакиму, первому новгородскому епископу. Эта летопись есть, очевидно, риторическое произведение позднейшего времени; но по справедливому замечанию С. Соловьева, составитель ее, без сомнения, пользовался начальною Новгородскою летописью, которая до нас не дошла (Истор. В этой так наз. Якимовской летописи рассказывается басня о новгородском старейшине Гостомысле и его трех дочерях, из которых младшая сделалась женою старшего из трех призванных варягов, Рюрика.
Тут также не смешивается Русь с Варягами: Варягов наряду с другими племенами призывает Русь. (Подробне эти соображения в моей статье 'Еще о норманизме'.) Вопрос о Варягах и Руси породил обильную литературу в нашей историографии и филологии. Назовем наиболее замечательные труды и мнения. Скандинавское происхождение Руси доказывали, во-первых, члены Петербургской Академии Наук XVIII столетия Байер (De Varagis и Origines Russicae в Comment. Academiae Pet. IV и VIII), Миллер (Origines gentis et nominis Russorum), Cmpummep (Memoriae populorum и История Российская) и Шлецер (Nestor), кроме того Струве (Dissertations sur les anciens Russes.
1785) и Тунман (Untersuchungen. 1772 – 1774); а в XIX столетии: Лерберг (Исследования, в переводе Языкова.
1819), Френ (Ibn-Fodlan, СПб. 1823), Бушков (Оборона летописи, СПб.
1840), Погодин (Исследования и Лекции. II), Куник (Die Berafung der Schvedischen Rodsen. 1844 – 1845, О записке Готского топарха в Зап. XXIV и 'Каспий' Дорна. 1875), Круг (Forschungen.
Крузе (Chronicon Nortmanorum. То же мнение поддерживали русские историографы Карамзин, Арцыбашев, Полевой, Устрялов и Соловьев; а также Штраль (Geschichte des Russischen Staates). В последнее время особенно настаивали или на норманнском, или на готском, происхождении профессора В.Ф.Миллер, Васильевский, Малышевский, Голубинский, Будилович, Ю.А. Кулаковский и отчасти Ф.И. О них и некоторых других моих антагонистах см. Мои 'Разыскания' и две мои 'Дополнительные полемики по вопросам Варяго-русскому и Болгаро-гуннскому'. Противники Скандинавской теории: Ломоносов (Древняя Рус.
1766), который выводил Варягов с южного Балтийского поморья; Татищев (История) и Болтин (Примечания к истории Щербатова. 1798) производили их из Финляндии. Эверс (Vom Ursprunge des Russischen Staats. И Kritische Vorar-beitungeu.
1814) производил Варягов-Русь из Казарии; Нейман (Uber die Wohnsitze der altesten Rossen. 1825) выводил их с берегов Черного моря. I) ведет их от древних готов, принадлежа, впрочем, к Норманнской школе; Юргевич (Зап.
VI) считает руссов угорским племенем; а Костомаров предложил литовскую теорию их происхождения (Соврем. № 1); но впоследствии добросовестно оставил ее и рассказ о призвании Варяжских князей признал баснею (Вест.
Наиболее многочисленную группу противников Норманнской школы образуют ученые, выводившие Варяго-Руссов от Балтийских славян, отчасти примыкающие к Славяно-русской теории Ломоносова; таковы: Бодянский ('О мнениях касательно происхождения Руси'. Сын Отечества. №№ 37 – 39), Максимович (Откуда идет Русская земля. 1837), Венелин (Скандинавомания.
1842), Морошкин (Исследования о русских и славянах. Савельев (Сын Отеч. 1848), Ламанский (Славяне в Мал.
Азии, Африке и Испании. Но впоследствии он явился ревностным Скандинавоманом), Котляревский (О погребальных обычаях у славян. И Древности Балтийских славян.
Наиболее сильные удары, после ученого и остроумного Эверса, нанес Норманнской школе Гедеонов (Отрывки из исследований о Варяжском вопросе. Отдельно: 'Варяги и Русь'. Два тома); по своим выводам он примыкает, с одной стороны, к Славяно-Балтийской школе, а с другой – к теории Эверса о хазарском влиянии на происхождение Русского государства.
До Какого Времени Просуществовало В России Летописание
К Славяно-балтийской теории примыкает и И.Е. Забелин ('История Русской жизни'. Влияние Варягов на славян отрицал Артемьев в своей брошюре по этому вопросу (Казань. Несколько дельных возражений против Норманнской школы на основании арабских известий представляют Хвольсон (Известия о славянах и руссах. 1869) и Гаркави (Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. К финско-тюркским народам относили Руссов В.
Щеглов (Ibid. Но все труды помянутых ученых не могли разрушить Норманнскую теорию, потому что исходным пунктом своих исследований они полагали отчасти существование какого-то народа Варяго-Руссов, а главное, верили водворению на Руси варяжских князей, т.е.
Статья
Оставляли без достаточной критики самое сказание нашей летописи о призвании Варягов. (Доказательства против достоверности этого сказания и против самого существования Варягов-Руси представлены мною в исслед.: 'О мнимом призвании Варягов', 'Еще о Норманизме' и пр.). Хождение Даниила Паломника издано Сахаровым в первой части 'Путешествий русских людей в чужие земли', 1837, и А.С.Норовым - Pelerinage en terre sainte de l'igoumene russe Daniel. Исследование Веневитинова об этом Хождении в Летописи занятий Археогр. Новое издание Хождения было выпущено Палестинским Обществом, под редакцией того же Веневитинова. С приложением перевода современного Даниилу путешествия западноевропейца Зевульфа в Святую землю.